Петербургский сыск. 1870 – 1874 - Игорь Москвин

– Рассказывай.

– Василий Венедиктыч на дороге лежит, а рядом с ним испуганный извозчик. Толком ничего сказать не может, только мычит и в сторону кивает. Я туда, а там уж никого нет. Извозчика сразу к врачу отрядил, а потом в участок.

– Вознесенский тебе что—нибудь сказал?

– Нет, только стонал, я уж боялся, чтобы он на руках у меня не умер. Потом прибыл врач господин Готлиб, благо извозчик поспособствовал, ну и вслед за ним пристав и судебный следователь.

– Они тебя опрашивали допросный лист составляли?

– Расспрашивать—то расспрашивали, но бумагу не составляли.

– Понятно. Ты извозчика помнишь?

– А как же! Он Василия Венедиктыча частенько привозил.

– Может, знаешь, где мне его найти?

– На Михайловской площади у Дворянского собрания.

– Как его зовут?

– Вот звать, – городовой задумался, то ли Пётр, то ли Сидор, скажу прямо, не припоминаю, а номер жетона, пожалте, пять тысяч тринадцать.

Если уж нахожусь рядом с домом безвременно убиенного, рассуждал сыскной агент, то стоит побеседовать со слугами или кто там есть на квартире, кто обслуживал присяжного поверенного, живущего в одиночестве.

Назоров не ожидал, поднимаясь по широкой лестнице, что дверь откроет гладко выбритый мужчина с аккуратно зачёсанными назад волосами, отутюженной рубахе. Больше походил на хозяина, нежели на слугу.

– Чем обязаны? – Губы вроде бы не шевелились, а голос, вкрадчивый и спокойный, звучал, обволакивая сознания.

– Титулярный советник Назоров, сыскная полиция, – представился Василий Иванович, – хотелось бы поговорить о твоём хозяине.

– Прошу, – мужчина украдкой смахнул слезу и ступил в сторону, приглашая государственного чиновника в небольшую прихожую.

– Как понимаешь, мне надо задать несколько вопросов о Василие Венедиктовиче. Не здесь же нам разговаривать, – после минутной паузы и стояния в передней произнёс сыскной агент.

– Извиняюсь, но я готовлюсь к приезду наследника.

В гостиной вся мебель была под белыми чехлами.

– С тобой следователь или пристав беседовали?

– Нет.

– Н—да, – сказал Василий Иванович, осматривая комнату. Судебные власти даже не соизволили опечатать квартиру, мол, уничтожай все документы, уноси, что душе заблагорассудится. – Скажи, у господина Вознесенского враги были?

– Не имею возможности знать, господин Назоров, хозяин своими мыслями со мной не делился.

– Хотя бы ты слышал об угрозах в его адрес? Высказывал ли он какие подозрения? Может кто грозил? Письма приходили?

– Извиняюсь, господин Назоров, но ничем помочь не могу, – мужчина развёл руки в стороны.

– К Вознесенскому приходили дамы?

– Это, – и мужчина умолк.

– Хозяину твои откровения не повредят, а вот убийц найти помогут, так что я слушаю.

Слуга сжал губы, потом произнёс.

– Дама мужа имеет и в память Василия Венедиктовича не хотелось бы, чтобы её благоверный узнал.

– Не узнает, есть у нас в сыскной полиции один секрет, тайна следствия прозывается, но здесь могу сказать, если благоверный дамы замаран убийством, то не обессудь.

– Зовут барыню Ираида Карповна.

– А фамилия?

– Корф.

– Может быть, знаешь, где проживает?

– Господин Назоров, избавьте меня от…

– Назвался груздем, так что… где проживает госпожа Корф? Неужто думаешь, что имея в распоряжении Адресную Экспедицию, я не узнаю, только времени поболе нашего разговора потрачу.

– Набережная Екатерининского канала, дом господина Жуберта.

– Так бы и давно. Как выглядит барыня?

– Лет под тридцать, маленького роста, словно подросток, а не дама, всегда прятала лицо под вуалькой.

Титулярный советник Назоров отыскал извозчика не сразу. Тот не стоял на Михайловской площади, где находилась одна из трёхсот извозных бирж, а разъезжал по городу.

– Такое забыть, – видно, что крестьянин оторвался от семьи, чтобы привести с заработков копейку, постукивал деревянной рукоятью кнута по голенищу старого сапога, – город, что болото, засасывает и всю душу вынимает, вот звери здесь и живут.

– Что ты можешь рассказать?

– Я повёз господина Вознесенского из Дворянского Собрания по Невскому, Большой Морской, через Николаевский мост, Большой, а потом и на Косую. Подъехали к парадному крыльцу, там барин сошёл, я с другой стороны, чтобы, значит, плату взять. В этот час раздались выстрели. Мне страшно стало. И когда шаги бегущих людей услышал, выглянул.

– Ты видел, кто стрелял?

– Убегали двое, могу сказать точно. Один роста небольшого, коренастый такой, словно всю жизнь тяжести таскал, а второй – коломенская верста, мне показалось, что худой, тужурка на нём, как на палке висело.

– Лиц не видел?

– Я ж говорю, когда выглянул, эти двое убегали, а господин Вознесенский хрипел и изо рта кровь текла.

– Что было потом?

– Я спрыгнул с облучка и склонился над умирающим, в это время подбежал городовой.

– Значит, опознать тех двоих не сможешь?

– Нет, не смогу, темновато было.

Василий Иванович для предстоящей беседы с дамой сердца убиенного присяжного поверенного решил узнать, какова характером не только барыня, но и её благоверный. Догадки присяжного поверенного – это одно, а вот поведение мужа любовницы – это совсем иное. Если он к тому же и ревнив, то здесь получается классический разносторонний треугольник, та сторона, что поменьше, ближе к сердцу, а большая, чтобы мужа держать на привязи, но не так далеко.

Кто лучше знает хозяйку нежели слуги, горничная, кухарка. Хотя кухарка, может быть, и наврядли, но остальные…

Дворник о семействе Корф отзывался с почтением. Глава семейства Павел Леопольдович, сорока трёх лет, служил при Губернской Земской Управе председателем, имел титул барона и чин статского советника, находился на хорошем счету не только у вышестоящего начальства, но и Государя—Императора Александра Николаевича. Жена у него ладная, говорил дворник, но тут же осекся, прикусив язык от столь развязных слов. Но заметив, что Назоров не обращал на вольности внимания, продолжил, хотя больно уж хрупкая. Как она троих выносила, не понятно, вон моя корова шести пудов весу из пятерых только двоих Бог не прибрал, и в сердцах сплюнул на тротуар. Говорят живут душа в душу.

Более ничего добавить не мог.

Горничная, девушка лет двадцати двух—двадцати трёх, с румянцем на щеках и озорными карими глазками, только улыбалась и ничего рассказывать о хозяйке не хотела. Видимо, не торопилась потерять службу из—за хозяйских тайн.

– Не знаю, – повторяла она, – спросите лучше у Ираиды Карповны.

Господский слуга Корфа по имени Еремей, высокий, худой со впалой грудью и вытянутым пергаментным лицом, в отутюженной синей рубахе на выпуск, опоясанной тонким кушаком, хмуря тонкие светлые брови, скрывал улыбку под полоской усов.

– Дай Бог здоровья Павлу Леопольдовичу, душевный человек. Никогда голос не повысит, слова грубого не произнесёт, но скажет так, что сразу хочется выполнить порученное.

– Мягко стелет, да жёстко спать, – улыбнулся сыскной агент.

– Точно подмечено, господин Назоров, – согласился слуга.

– Видимо и семейная жизнь безоблачна, – закинул удочку сыскной агент, добавив, – ведь трое детей подрастают. Павел Леопольдович в них души не чает?

– Именно так, но, – и понизив голос, озирнувшись по сторонам, лучше б другой женой господин Корф обзавёлся, – и испугавшись, что сболтнул лишнее, прокашлялся.

– Говори, если начал, – подзадоривал мужчину Василий Иванович.

– Вы…

– Послушай, у нас в сыскном правило, что услышанное остаётся невысказанным. Не буду ж я ссылаться на тебя в разговоре с хозяевами, ведь всё тайное рано или поздно всегда выходит на свет Божий.

– Хахаль у барыни есть.

– Да ты что!

– Вот именно, да ты что, – расстроено махнул рукой слуга.

– Как ты узнал?

– Вы правильно сказали, что тайное найдёт щёлочку и выйдет наружу. Вышло случайно, отпустил меня хозяин на день, вот я к приятелю поехал, там рядом с его домом портерная. Вот мы сидим в ней, я к окну лицом, хотя глаз немного от пива хмельной, вижу, барыня моя едет в дрожках. Я на улицу и за ней, уж не знаю, что на меня нашло. Она остановилась у дома одного, там её господин ждал. Главное, что не молодой, а пенёк старый, так мне обидно за хозяина стало.

– Не обознался ли ты?

– Я барыню за версту узнаю.

– Дальше что.

– Что—что, – пробурчал мужчина, – вышла она часа через три.

– Может в гости к подруге ездила?

– Да нету у неё на Косой линии знакомых, – отмахнулся слуга, болезненно переживая за хозяина, – да и тот в пенсне. Она вуальку подняла, а господин к губам приложился. Хотел я хозяину доложить, но жалко его стало. Павел Леопольдович в барыне души не чает, а она, – и грязно выругался.